Жизнь в современном мире, увязшем по шею в рекламных фекалиях, наглядно показывает, что любая провокация литературного характера непременно выльется в скандал, потому что общество настолько отвыкло от здоровой критики в свой адрес, что теперь даже маленькая её толика воспринимается поистине как чудо господне, как глоток свежего воздуха в беспрерывном потоке хвалебных речей и/или откровенного ничем не обоснованного идиотизма.Сюжет прост настолько, что способен вызвать улыбку: рекламист Октав повествует о своей ненавистной, проклинаемой, зомбирующей мозг, но приносящей бешеные деньги деятельности, выставляя все неприглядные стороны рекламы и мира её боссов наружу. Мир это отвратителен и лжив, лицемерен и жесток, он поработил всю планету, всю вселенную, превратив людей в стадо рабов, беспрекословно подчиняющихся горстке вершителей судеб. Выхода нет. Что бы ты ни делал, как бы ни пытался разорвать замкнутый круг, ты всё равно будешь бежать без остановки то ли от себя, то ли за собой. Единственное, что греет Октава, так это тот факт, что рекламщик со стажем будет безжалостно уволен после опубликования данной книги, на что, собственно, он и надеется, более того - жаждет этого события всей своей продажной душонкой. На фоне глубочайшего личностного кризиса Октав пытается разобраться и в сфере духовной жизни: любовь, как это зачастую бывает в жизни, разрушает планы богатого циника и вносит коррективы в его дальнейшую жизнь. Причём коррективы существенные и глобальные. Линия сюжета несколько теряется в середине произведения, выставляя на первый план философию усталого от жизни и лицемерия Октава, Октава, ещё не потерявшего способность мыслить, но так и не обретшего способность действовать. Зато конец является поистине олицетворение мира-клетки, мира-тюрьмы, выходом из которой может служить лишь смерть.
Остроумная антиреклама супербренда йогуртовых изделий, замаскированная под созвучное «Манон», веселит. Правда, только на первых порах. Честно говоря, после «99 франков» я напрочь зареклась есть йогурты, газированные напитки, чипсы и прочую дрянь, о псевдо пользе которой телевизор вещает, не затыкаясь ни на минуту, ежесекундно. Мир в книге вывернут наизнанку, он противен и убог.
И на его фоне (на фоне искусственных газонов, призрачных островов и компаний-серпентариев) разворачиваются трагедии целого поколения людей. Цинично, но откровенно, демонстрируются их искалеченная недоспособность любить, воспалённый эгоцентризм, пофигизм, затмевающий всех и вся…
Люди у Бегбедера видны как на подносе.
Да и рассказ Октава является исповедью в высшей мере. Исповедью больного духовно и нравственно человека, осознающего свою убогость, но не пытающегося изменить ход вещей.

Однако (как бы ты ни прятал свою человечность) она всё равно восстанет, воспрянет духом и прорвёт каменную оболочку твоего затвердевшего сердца, во тогда-то ты и осознаешь, где настоящее, а где фальшь… И вот тогда станет страшно и горько. И только тогда ты будешь настоящим… Но только тогда будет слишком поздно…

***

После прочтения «99 франков» у меня осталось какое-то амбивалентное ощущение: с одной стороны – обречённости, с другой – надежды на возможность исцеления… А вот тут Бегбедер показал себя, как настоящего мастера слова, оставив выбор за читателем, покинув его на перепутье, заставив принимать решение, как и кем быть, что делать, куда бежать, на чьей стороне ему, читателю, быть… Если эта чья-то сторона вообще существует…

 

читать дальше

Я-то думал, что боюсь смерти, а на самом деле я боялся жизни.

Скоро государства сменятся фирмами. И мы перестанем быть гражданами той или иной страны, мы будем жить в торговых марках – Майкрософтии или Макдоналдии – и зваться келвинкляйнитянами или ивсенлоранцами.

Бергсон определил смех как «наложение механического на живое». Значит, слезы – обратное явление: живое, наложенное на механическое. Это сломавшийся робот, это денди, побежденный естественностью, это грубое вторжение правды в самое средоточие лицемерия.

Я ее больше не любил, но всегда буду любить, хотя любил недостаточно сильно, притом что всегда любил, не любя так, как нужно было любить.

Жизнь проходит вот как: ты рождаешься, ты умираешь, а в промежутке маешься животом. Жить – значит маяться животом, все время, без остановки: в 15 лет у тебя болит живот потому, что влюблена; в 25 – оттого, что тебя пугает будущее; в 35 – от неумеренной выпивки; в 45 – от чрезмерно тяжелой работы; в 55 – потому, что ты больше не влюбляешься; в 65 – от грустных воспоминаний о прошлом; в 75 – от рака с метастазами.

Вы предложите фирме кока-колы подкрашивать их отраву красным, чтобы сэкономить на этикетках; посоветуете президенту США бомбить Ирак всякий раз, как у него возникнут проблемы внутри собственной страны; подкинете Келвину Кляйну идею выпускать трансгенные продукты, «Манон» – моделировать биоодежду, Биллу Гейтсу – скупить все слаборазвитые страны, «Нутелле» – производить мыло с начинкой «пралине», фирме «Lacoste» – торговать крокодильим мясом в вакуумной упаковке, компании «Pepsi-Cola» – создать собственный телеканал в сине-голубых тонах, группе «Total-Fina-Elf» – открыть бары со шлюхами на всех своих автозаправках, «Gilette» – выпускать бритвы с восемью лезвиями… В общем, вы что-нибудь да придумаете, верно?

Любовь не имеет ничего общего с сердцем – этим мерзким органом, насосом, качающим кровь. Любовь первым делом сдавливает легкие. Глупо говорить: «У меня разбито сердце», нужно выражаться точнее: «У меня сдавило легкие».

Вы – продукт нашей эпохи. Или нет. Это слишком легко – все валить на эпоху. Вы – просто ПРОДУКТ.

Но коль скоро вы стали товаром, вам хотелось бы носить длинное, сложно произносимое, трудно запоминаемое имя, имя тяжелого наркотика, имя цвета хаки, едкое, как кислота, способная за какой-нибудь час бесследно растворить зуб, приторно-сладкое и странное на вкус, как экзотический напиток, но притом, невзирая на причудливые свойства, являющее собой самую известную марку в мире. Короче: вам хотелось бы стать банкой отравы типа кока-колы.