Потому что слишком много на свете хромых бумажных солдатиков…
Мы просто выпустим из рук ножницы, и настроим внутренний радиоприёмник на частоту тишины…
Тоска старше, чем все слова…
Гадать…
Мы будем долго гадать, пробираясь взглядом в глубины вражеских глаз, кто мы? Среднестатистические человеки или неопределённые субстанции из расплавленных южным зноем душ, напоминающие вишнёвые карамели? Гадать, какие мы? Необыкновенно обычные или банально не-такие-как-все? И, собственно, почему именно мы? Почему именно мы, такие беззащитные и нелепые, трогательные и смешливые поодиночке, почему именно мы вдруг столкнёмся посреди вселенной и заглянём друг другу в глаза? Почему именно мы?
Понимать…
Нет, понимать мы не будем ровным счётом ничего, потому что в наших израненных мыслями головах и простреленных эмоциями сердцах больше не останется главного механика, ответственного за мыслительно-чувственные процессы. Он уволится. Ещё в позапрошлый четверг. И мы не посмеем его винить в несвоевременной некомпетентности, потому что в условиях душевного кризиса товарищ главный механик не справится с управлением и замкнёт не те провода… А наши души окажутся настолько оголёнными, что, соприкоснувшись между собой своими помятыми боками, воспламенятся, сжигая нас с тобой, как испорченные так некстати нахлынувшими слезами письма…
Держать…
Ты будешь держать меня за руки, чтобы не упустить в потоках нескончаемых воздушных рек и городских магистралей, которые будут подгонять нас в спины, заставляя двигаться вперёд, туда, где заканчивается власть дождливобудничных королей и открывает двери навстречу новым посетителям империя солнечных зайчиков… А наши душевные путеводители откажутся работать в нервном режиме, они вспыхнут и исчезнут… Раз и навсегда… Раз и навсегда…
Танцевать…
Что ты предпочитаешь? Твист? Или, может быть, вальс? И правда, как же я могла забыть, что ты не различаешь музыки, записанной по нотам, а танцуешь только по велению своего сумасшедшего сердца, приказывающего подчиняться музыке водосточных труб и оркестровых ям городских асфальтовых дирижёров… Мы будем танцевать под дождём, захлёбываясь друг другом и громадными небесными слезами, опутывающими нас в кокон из тумана и радужного многоцветья…
Целовать…
Ты просто будешь целовать меня. Я просто буду целовать тебя. И наши волосы будут рисовать на ветру узоры, неуловимо напоминающие китайские иероглифы, которые не значат ровным счётом ничего… Просто я буду целовать тебя… Просто ты будешь целовать меня…
Молчать…
Тоска старше, чем все слова…
Однако (как бы ты ни прятал свою человечность) она всё равно восстанет, воспрянет духом и прорвёт каменную оболочку твоего затвердевшего сердца, во тогда-то ты и осознаешь, где настоящее, а где фальшь… И вот тогда станет страшно и горько. И только тогда ты будешь настоящим… Но только тогда будет слишком поздно…
***
После прочтения «99 франков» у меня осталось какое-то амбивалентное ощущение: с одной стороны – обречённости, с другой – надежды на возможность исцеления… А вот тут Бегбедер показал себя, как настоящего мастера слова, оставив выбор за читателем, покинув его на перепутье, заставив принимать решение, как и кем быть, что делать, куда бежать, на чьей стороне ему, читателю, быть… Если эта чья-то сторона вообще существует…
Я-то думал, что боюсь смерти, а на самом деле я боялся жизни.
Скоро государства сменятся фирмами. И мы перестанем быть гражданами той или иной страны, мы будем жить в торговых марках – Майкрософтии или Макдоналдии – и зваться келвинкляйнитянами или ивсенлоранцами.
Бергсон определил смех как «наложение механического на живое». Значит, слезы – обратное явление: живое, наложенное на механическое. Это сломавшийся робот, это денди, побежденный естественностью, это грубое вторжение правды в самое средоточие лицемерия.
Я ее больше не любил, но всегда буду любить, хотя любил недостаточно сильно, притом что всегда любил, не любя так, как нужно было любить.
Жизнь проходит вот как: ты рождаешься, ты умираешь, а в промежутке маешься животом. Жить – значит маяться животом, все время, без остановки: в 15 лет у тебя болит живот потому, что влюблена; в 25 – оттого, что тебя пугает будущее; в 35 – от неумеренной выпивки; в 45 – от чрезмерно тяжелой работы; в 55 – потому, что ты больше не влюбляешься; в 65 – от грустных воспоминаний о прошлом; в 75 – от рака с метастазами.
Вы предложите фирме кока-колы подкрашивать их отраву красным, чтобы сэкономить на этикетках; посоветуете президенту США бомбить Ирак всякий раз, как у него возникнут проблемы внутри собственной страны; подкинете Келвину Кляйну идею выпускать трансгенные продукты, «Манон» – моделировать биоодежду, Биллу Гейтсу – скупить все слаборазвитые страны, «Нутелле» – производить мыло с начинкой «пралине», фирме «Lacoste» – торговать крокодильим мясом в вакуумной упаковке, компании «Pepsi-Cola» – создать собственный телеканал в сине-голубых тонах, группе «Total-Fina-Elf» – открыть бары со шлюхами на всех своих автозаправках, «Gilette» – выпускать бритвы с восемью лезвиями… В общем, вы что-нибудь да придумаете, верно?
Любовь не имеет ничего общего с сердцем – этим мерзким органом, насосом, качающим кровь. Любовь первым делом сдавливает легкие. Глупо говорить: «У меня разбито сердце», нужно выражаться точнее: «У меня сдавило легкие».
Вы – продукт нашей эпохи. Или нет. Это слишком легко – все валить на эпоху. Вы – просто ПРОДУКТ.
Но коль скоро вы стали товаром, вам хотелось бы носить длинное, сложно произносимое, трудно запоминаемое имя, имя тяжелого наркотика, имя цвета хаки, едкое, как кислота, способная за какой-нибудь час бесследно растворить зуб, приторно-сладкое и странное на вкус, как экзотический напиток, но притом, невзирая на причудливые свойства, являющее собой самую известную марку в мире. Короче: вам хотелось бы стать банкой отравы типа кока-колы.
