(… )Думаю: насколько же первый поцелуй – всё-таки всего сильнее в любви. Именно поцелуй. И именно первый. Ни секс, ни объятия, ни трение сухими телами, ни пот и дрожь первого сцепления, ни жар, ни жир волос, ни первая ночь, ни последняя.
А вот этот момент: человек подходит к тебе, и ты открываешься.
Ты подходишь к человеку, и человек открывается тоже.
Всегда в одежде.
Почти всегда осторожный.
Мир сжимается до рта, воротника, твоей руки на чужом затылке и незнакомого подбородка (или циклопический глаз: когда смотришь так близко – два глаза сливаются в один: мохнатый и жуткий). Зв окном подчирикивают преувеличенные птицы: цвирк, цвирк, машины проезжают прямо в голове – и этот звук становится металлическим: шум в ушах. Кровоток пошёл. Заново. Кто-то запускает его в тебе, и ты запускаешься. И вы уже под водой.
(…) Второй поцелуй такого ощущения уже не даёт. Начинается жизнь, война, большая жратва вожделенья, хлебные крошки любви и никакая уже не свобода.
(…) Потому что закрывай глаза не закрывай (чтоб не видеть циклопический мохнатый страшный внимательный чужой глаз), представляй другого человека не представляй – целуешься всегда с тем, с кем целуешься.
Потому что мы уже умерли. Для всех. Бывших и будущих.
И даже для глядящего со стороны раздражённого мира (поэтому, наверное, так ненавистны целующиеся на эскалаторе)…
(с) Дмитрий Воденников

Первый поцелуй в любви...
Последний поцелуй в любви...
А что между ними?
Мелодии, ставшие любимыми, сказки, ткани, цвета... а потом - пустота... Сидишь на промокшей лавке, бросаешь хлебные крошки голодным воробьям и с ужасом понимаешь - а ведь между этими двумя поцелуями прошло что-то важное, и оно, уходя, даже не оглянулось - всего лишь утекло, просочилось свкозь закостенелые пальцы в воздушные пространства...
Первый поцелуй... Последний поцелуй... Первая любовь... Последняя...
Такое ощущение, будто мы живём от любви до любви - от поцелуя до поцелуя... Жизнь сводится к этому нехитрому занятию...
Парадоксально.... Но... Факт...